Лукия - Страница 26

К оглавлению

26

Дикие берега Амура вызывали у Явдохи смертельную тоску. Ничто здесь не напоминало украинские степи. Женщина всматривалась вдаль, где проплывали неприступные берега, горы, покрытые тайгой, а видела в воображении желтые волны хлебов, белые полосы гречихи, зеленые квадраты конопли.

Ночью, когда над Амуром светил бледный пустынный месяц и в тиши были слышны лишь вздохи спавших на палубе каторжников да шум воды под колесами парохода, Яков пододвигался к Явдохе, скороговоркой шептал ей на ухо:

— Ой, Явдоха, мы долго там не будем. Сбежим с тобой...

Его черные страстные глаза блестели в ночном сумраке, с уст слетали горячие слова о побеге и воле. Целыми ночами он строил планы предстоящего побега с острова.

— Там все по-другому, все чужое, не такое, как дома. Ив не тот, брыщинт не тот, кхам холодное и чужое... Но однажды я уже сбежал оттуда, Явдоха, теперь знаю, что к чему...

Яков знал, с какими трудностями связан побег с Сахалина. От материка каторжный остров отделен широкой полосой морской воды — Татарским проливом. Конечно, легче всего перейти пролив зимой, когда его сковывает льдом. Но зимой трудно продержаться в тайге. Трудно переносить стужу и сахалинскую пургу. Не один беглец погиб в тайге зимой.

— Нет, Явдоха, мы сбежим летом. В июле в тайге созревают ягоды: морошка, брусника, черная голубица... А у поселенцев на огородах можно будет картошки накопать... А рыба, Явдоха. Эх, много рыбы в речках в июле... Мы возьмем у гиляков лодку или соорудим плот и поплывем...

Яков ничего не говорил о трудностях, о непроходимой сахалинской тайге, о тучах гнуса, о болотах.

Спустя два дня «Ермак», выбрасывая из трубы клубы дыма, подходил к Сахалину. Пароход остановился в километре от берега. Два катера поспешили от пристани. Каторжники хмуро поглядывали на каменистые высокие берега, на скалистые прибрежные кручи. Вдали разбегались приземистые домишки, а еще дальше в утренней дымке виднелись суровые очертания покрытых тайгой гор.

Молча сходили ссыльные по трапу на катер. Ругались конвоиры. На палубе произошла какая-то суетня, на кого-то покрикивали, стучали тяжелые сапоги. Студентку нашли мертвой. Она лежала, закутав голову в платок, вся мокрая от крови.

— Шапки долой, — загремел Яков, первым сняв свою арестантскую шапку из серого сукна. Половина головы была выбрита, на другой — ветер ерошил кудрявые волосы. Мелькнули в воздухе шапки. Угрюмые шли один за другим по трапу люди в серых халатах.

— Яков, голубчик, — шепнула Явдоха, — страшно мне... Задавит меня этот каменный остров... Никогда уже не увижу я свое дитя...

— Молчи, Явдоха, —так же шепотом ответил Яков. — Сюда дорога есть? Найдем и отсюда... Эх, Явдоха, я знаю. Поверь мне — все знаю...


Глава двадцать вторая
ЛУКА ТИХОНОВИЧ


Лукия потеряла сознание, а когда пришла в себя, убедилась, что трясина засосала ее еще глубже. Было трудно дышать. Как будто кто-то навалил на грудь кучу кирпича. Вокруг стояла ночь. Только теперь девочка поняла, что помощи ждать неоткуда. Но неугасимый инстинкт жизни вызывал причудливые образы. Лукии то и дело слышались поспешные шаги. Хлюпала вода под ногами, в темноте отовсюду бежали люди на зов. Ее сейчас спасут. Ее не засосет трясина... Дикая радость вспыхнула в груди. Но это было самообольщение. Вокруг никого. Вокруг пустынное болото, ночь, высокий камыш.

Взошла луна. Она была зеленая, как лицо мертвеца. Она — единственная свидетельница случившегося. Лукия слышит, как совсем близко шелестит камыш. Нет, это тихие шаги. Кто-то подкрадывается в темноте. Кто-то бесшумно ступает, как чудовище в желтом флигеле... Лукия кричит и беспорядочно машет рукой. Она видит рядом с собой разинутую горячую пасть. Девочка еще раз замахала рукой. Зверь отскочил, присел в двух шагах, жалобно завыл. Теперь Лукия знала — это волк. Голодный, худой. Он выл и выл на луну, на звезды... Лукия заплакала. Беспорядочно проносились мысли. Залитая огнями, как золотая люстра, из болотного мрака выплывала карусель. Лукия плакала, так как знала, что это иллюзия, что настоящую карусель она так и не успела увидеть. А сколько рассказывала Рузя про карусель, когда возвращались из города, с ярмарки! Вертятся деревянные кони, раскрашенные тележки... Луна, точно подстреленная, металась в слезах, падала в болото. Задрав вверх морду, жалобно выл волк. А перед глазами Лукии бешено вертелась карусель. Проплывали кони вороные, запряженные в золотые тележки. Из лошадиных ноздрей клубился пар. Серебристые гривы развевались на ветру. Хвосты блестели в огне, как начищенные медные трубы. Бешено вращалась золотая карусель.

Ни одной живой души не было в порожних тележках. Пустынное болото было вокруг, да глухой камыш, кочки, бездонная трясина и одинокий волк. Карусель мерцала, как полыхающее пламя. Словно самоцветный шар вращался перед Лукией. Странно было девочке, что она не слышит никакой музыки...

Лукия опять потеряла сознание.

*  *  *

Лука Тихонович часто наезжал в Водное. У него была английская двустволка в чехле и рыжая легавая собака Исидор. Настоящее имя собаки было короче — Дор. На охоте Лука Тихонович непрерывно звал собаку:

— Иси, Дор!

И крестьяне объединили эти два слова в одно — Исидор. Местный священник хотел привлечь охотника к ответственности. Потому что попа звали Сидор. Это же явное кощунство — звать собаку так же, как священнослужителя. И хотя Лука Тихонович сумел доказать возмущенному отцу Сидору, что это сущее недоразумение, так как пес вовсе не Исидор, а Дор, тем не менее, ни поп, ни охотник никогда не испытывали желания сойтись поближе.

26