Лукия - Страница 35

К оглавлению

35

Отец Сидор подумал о Луке Тихоновиче. Этот врач опять причиняет ему неприятности! Гнев закипел в груди. Лишиться таких доходов? Нет, это безумие! Попу хотелось не то стать перед этой черноокой девчушкой на колени и слезно умолять ее не слушать врача, не то схватить ее за косы и таскать до тех пор, пока она не скажет, что остается в хоре.

— Батюшка, отпустите меня, — шепотом попросила Лукия.

Отец Сидор обернулся на каблуках так быстро, что чуть не упал. Его точно шилом укололи. Он приблизился к девушке и, уже не в силах себя сдержать, зашипел:

— Так и знай, богоотступница, уйдешь из хора — прокляну! Прокляну на веки веков, аминь!

Лукия побледнела. Страшная угроза таилась в голосе священника.

— Будешь ты по свету блуждать, — продолжал отец Сидор, — искать себе смерти... Но люди отступятся от тебя, гадюки будут шипеть на твоем пути, и даже сырая земля не примет тебя, грешницу!

— Батюшка, — подняла Лукия руки, защищаясь от зловещих слов, которые затмевали ей мозг. — Батюшка, — не проклинайте!..

Отец Сидор, обессиленный, опустился на стул. Гнев унимался. Ему на смену приходила радость — он победил, девушка останется!

Лука Тихонович был крайне изумлен, когда услышал, что Лукия раздумала и никуда не хочет ехать. Никакие уговоры не помогли. Девушка упорно стояла на своем.


Глава тридцатая
ПОХОРОНЫ


Зимой дед Олифёр тяжело заболел. Пошел окуней удить, пока прорубь прорубал, вспотел, а затем, просидев часа три на холоде, простыл. На другой день у него поднялась высокая температура, он начал мучительно кашлять, закололо в груди, в боку. Под вечер старуха Федора натерла старика уксусом, напоила чаем с липовым цветом и, уложив на печь, укрыла кожухом.

Деду со дня на день становилось все хуже и хуже. Старуха Федора ставила ему горчичники, прикладывала к груди мешочки с распаренными отрубями, позвала бабку Секлету. Больной не поправлялся, кашель раздирал ему грудь, он лежал в жару, часто бредил.

— Дать бы знать Луке Тихоновичу, — встревожилась старушка Федора.

— Нет, мама, надо отвезти отца в больницу, — сказал Лаврин. Он попросил у Давида Чобитка конягу, уложил отца в сани и повез за тридцать километров в волостное местечко, в больницу. Выехал спозаранку, а днем пригрело солнце, началась оттепель. В каком-то овраге лошадка глубоко зарылась в мокрый снег, окончательно выбилась из сил.

Отец метался в санях, кричал. Что-то ему чудилось, он смотрел вверх тупым, помутневшим взором. Лаврин склонился над ним — больной его не узнавал.

«Плохо дело»,— подумал парень и принялся помогать лошаденке вытаскивать сани из снежной слякоти.

В больницу Лаврин приехал уже вечером. Пощупал у отца лоб. Лоб был холодный, как лёд. Отец умер.

Лаврин переночевал у сторожа, а на другой день привез мертвого деда Олифёра домой. Всю ночь никто в семье не спал, сидели возле покойника. На окне стояла кутья и подслащенная вода для Олифёровой души.

Лукия смотрела на пожелтевшее лицо покойника, на трепещущее пламя, на кутью. Было страшно. Ведь где-то здесь поблизости витает душа деда Олифёра. Минутами Лукии казалось, что она слышит легкое дыхание воздуха от взмахов неведомых крыльев. Старушка Федора громко плакала, причитая по покойнику. Два тяжелых медных пятака темнели на веках покойника.

Рано утром Лаврин пошел к отцу Сидору договариваться о похоронах. Священник вышел к парню на кухню заспанный, сердитый, с красными глазами.

— Ну, что ж, — сказал он, вздыхая, — на все божья воля. «В землю изойдешь»,— сказано в священном писании.

Лаврин замялся:

— Хочу вас, батюшка, попросить, чтобы подождали немного с деньгами за похороны. Нет у меня сейчас десятки.

Отец Сидор сердито погладил бороду.

— Нет, парень, ты мне уже должен пятерку за три пуда муки. За похороны и дня ждать не буду.

— Батюшка, я человек бедный. Нет у меня сейчас таких денег. Три рубля дам, а семь подождите.

У отца Сидора мелькнула мысль, что Лаврин, рассердившись, может уговорить Лукию покинуть церковный хор. Но тут же он эту мысль отбросил. Лукия так напугана проклятьем, что никогда не покинет клирос. Да и деньги — двадцать копеек от службы — на дороге не валяются. А потворствовать должникам нечего... Поэтому отец Сидор сказал:

— Как знаешь, парень. Не заплатишь все деньги — не буду хоронить.

Повернулся и вышел из кухни.

Лаврин не спал всю ночь от обиды. «Поставить бы гроб с покойником под окнами поповского дома, — думал он, — Даром тогда захоронит!

Но утром старушка Федора достала из сундука деньги, которые много лет копила на корову, и, плача, отдала попу за похороны. В тот же день отец Сидор похоронил деда Олифёра на кладбище за церковью.


Глава тридцать первая
К БЕРЕГАМ БОЛЬШОЙ ЗЕМЛИ


Белым цветом расцветал в тайге богульник, дурманил голову. Шел июль тысяча девятьсот четырнадцатого года. Поспела в тайге красная брусника, голубица, морошка.

— Гой, Явдоха, сколько ягод в тайге, —радовался цыган Яков. — Год собирай, два собирай, десять лет собирай, всей не соберешь...

Яков спешил, чтобы как можно скорее проскочить с Явдохой между мысом Погоби и мысом Лазарева, где пролив наиболее узкий. Однако продвигаться беглецам вслепую было опасно. Наскочишь на пограничную охрану — прощай тогда свобода.

Оба — Яков и Явдоха — за многочисленные побеги были осуждены на вечную каторгу. Около семи лет промучились они на проклятом острове. Это был последний побег. Явдоха так и сказала:

-- Не удастся, Яков, и на этот раз сбежать — руки на себя наложу!

35