Лукия - Страница 46

К оглавлению

46

Прямо над головами судей на стене висела большая картина в позолоченной раме — полуодетая женщина, весело смеясь, высоко подняла вверх бокал с вином. Комната, где происходил военно-полевой суд, видимо, являлась частью квартиры начальника тюрьмы.

— Подойди ближе, — скрипучим голосом приказал полковник, — Фамилия?

— Лаврин Строкатый.

— Мг-мг... Бывший рядовой девяносто второго Екатеринославского пехотного полка?

— Так точно.

— Ты обвиняешься в том, что самовольно оставил окопы в наиболее ответственное и опасное для доблестной Н-ской армии время, когда не хватало снарядов и надо было собственной грудью сдерживать наступление врагов...

— Сволочь! — тут же сквозь зубы процедил один из капитанов — бледный, длиннолицый. Он смотрел на Лаврина с нескрываемой ненавистью.

Полковник скосил глаза и сурово заметил:

— Капитан Марков! Не забывайте, что вы на заседании военно-полевого суда!

«А табакерку, должно быть, не кто иной, как сам царь ему подарил»,—почему-то снова пришло на ум Лаврину.

— Тебя поймали в Водненском лесу, — бросил взгляд полковник на подсудимого. — Так ли это было?

— Так точно.

— Выходит, ты признаешь себя виновным?

Лаврин посмотрел себе под ноги, уставившись на пестрый ковер. Разбитые сапоги с торчавшими из дыр пальцами показались на этом роскошном ковре такими убогими, такими жалкими, что лучше не смотреть. Лаврин поднял голову, взглянул полковнику в глаза и сказал:

— Нет, я не виновен.

Длиннолицый капитан Марков заморгал глазами, хотел вскочить, но полковник положил ему на плечо руку. Обращаясь к членам суда, спросил:

— Ни у кого не будет вопросов? Я полагаю, господа, что все ясно...

Лаврина вывели. Минут двадцать ждал он в узком коридоре, затем из комнаты выглянул тот же капитан Марков и крикнул:

— Введите!

Лаврин снова встал на пестром ковре перед судьями. Полковник громко начал читать протокол заседания:

«Военно-полевой суд в составе председателя — командира четвертого гренадерского Житомирского полка полковника Погорелова, членов суда — капитана четвертого гренадерского...»

Лаврин посмотрел на стену. С картины улыбалась красавица женщина с бокалом вина. Табачный дым, поднимаясь вверх, порою закрывал ее лицо синей тонкой кисеей.

«Подсудимого, бывшего рядового девяносто второго Екатеринославского пехотного полка Лаврина Строкатого, дезертирство которого считать вполне доказанным, лишив всех прав состояния приговорить к смертной казни через повешение...»

Теперь Лаврин твердо знал: золотую табакерку полковнику пожаловал за верную службу не кто иной, как сам Николай Второй...


Глава сорок первая
НА БОГОМОЛЬЕ


Начало смеркаться, когда из-за горы медленно выползла тяжелая черная туча. Ослепительная молния надвое расколола небо. Порывисто задул ветер, молодые хлеба кинулись волнами врассыпную. Старуха Федора испугалась:

— Ой, батюшки мои, гроза надвигается!

А вокруг — ни хатенки, ни шалаша, ни лесочка. Еле-еле добежала с Лукией до одинокой вербы на дороге.

Молния вновь ослепила глаза, и ударил такой гром, что земля задрожала вокруг. Ветвистая верба жалобно зашумела листьями. Тучи обложили все небо. Стало темно. Промчался ветер, старая верба заскрипела, и вдруг наступила необычная тишина. В этой тишине тяжело зашуршали по листьям вербы первые капли дождя. Затем обрушился ливень. Старухе Федоре казалось, что с расколовшегося неба хлынуло неудержимое половодье. В сумраке было видно, как серые потоки воды, вздымая седую пену, бешено ринулись по полевой дороге. Молния поминутно освещала все поле, гром грохотал над землей с неслыханной силой.

Старуха Федора шептала молитвы, крепко прижавшись старческим телом к стволу вербы. Неожиданно она услышала какие-то странные звуки — боже мой, это смеялась Лукия... Старуха хорошо знала, что означает этот смех. Сейчас девушка затрясется в страшном припадке, забьется в судорогах... Снова вернулась окаянная болезнь, снова он схватил бедняжку...

Но, к радостному удивлению Федоры, Лукия смеялась совсем другим смехом — счастливым, веселым, какого давно уже не слыхать было от нее.

— Мама, у меня вода потекла за воротник! Ой, холодно как, я вся дрожу!

Она начала подпрыгивать, чтобы согреться. Она была в восторге от величественной картины вечерней грозы в поле. Девушка, казалось, готова была броситься в бурные дождевые потоки, помчаться на их пенистых волнах, как русалка. Она ловила руками струи дождя, ее смех заглушал шум ливня.

У старушки Федоры сердце забилось. Грех-то какой! Идти на богомолье и так смеяться! Так веселиться!

Она уже испуганно смотрела на Лукию.

— Молись! — шептали ее губы, — Молись, доченька! Лукавый тебя искушает! В святую лавру идешь, а тебя смех греховный разбирает. Ой, горе мне, это он смеется твоими устами!..

Вторую неделю путешествует Лукия со старухой Федорой. Они проходят незнакомые села, хутора, ночуют там, где их застает ночь. Длинные степные дороги видели их обеих — стройную Лукию и маленькую, сухонькую старушку, которая едва поспевает за девушкой, смешно и мелко перебирая босыми запыленными ногами. У каждой за плечами котомка, у старушки в руках посошок...

После возвращения Лукии из города, куда ее взял с собой Лука Тихонович, старуха убедилась, что рука у девушки подергивается по-прежнему. Правда, теперь Лукия спала крепко, судороги не сводили ее, не было мучительных припадков. Но рука, рука...

Старуха Федора вняла многочисленным советам соседей пойти с Лукией на богомолье в Киево-Печерскую лавру, поклониться там мощам божьих угодников, может, и впрямь, помогут они девушке исцелиться...

46