Иоська засуетился. Вскоре он нашел камень и ударил им несколько раз по замку. Петля отскочила вместе с замком. Лукия глубоко вздохнула полной грудью и благодарно посмотрела на Иоську. Но тут она увидела, что по запавшим щекам мальчика катятся слезы. Он молча вытирал их ладонью.
— Иося... Что с тобой?
— Вы не знаете что? Да, вы не знаете, монашка. Они заходили в каждый еврейский дом и всех убивали... У меня уже нет мамы, монашка... И Моти нет... И сестры Иды...
Он вдруг прижался головой к груди Лукии и весь затрясся в неудержимом рыдании.
Лукия уже слышала сегодня об учиненном белогвардейцами погроме. Когда об этом рассказали игуменье, она закатила свои выпученные глаза и притворно вздохнула:
— Хоть бы детишек не убивали. Детей жалко...
Иоська дрожал от плача, а Лукия гладила его волосы, его острые выдававшиеся плечики и шептала:
— Довольно, голубчик. Хватит, мой милый. Наши наступают. Всех бандитов уничтожат, всех до одного. Слышишь, пулеметы стреляют?
И тут же вспомнила, что пулеметы бандитские, что стреляют они по красным. Однако наклонилась и еще раз зашептала мальчику на ухо:
— Там Лаврин с ними, с красноармейцами-то. Никогда не слышал? Лаврин Строкатый, мой жених.
Ей без конца хотелось повторять это имя, хотелось всем рассказывать о нем — Иоське, густым каштанам, небу...
— Вы его любите? Да? — спросил мальчик. — Значит, вы не монашка?
— Не обижай меня, Иоська, не называй меня монашкой. Я не монашка. Я Лукия, Иоська.
Лукия повела Иоську в сад. Их никто не видел. Там она сказала мальчику, чтобы он запрятался в обвитой диким виноградником беседке, а сама, крадучись вдоль ограды, вышла к флигелю, где помещалась кухня. Окна во флигеле были разбиты пулями, двери открыты настежь. Лукия оглянулась. Вокруг — никого... Лишь за углом флигеля кто-то хрипло кричал:
— Патроны давай, че-ерт!..
Умолкнувшие было пулеметы на колокольне снова злобно застрочили, опережая один другого, захлебываясь. Где-то вдали за воротами вдруг вспыхнули разрозненные крики «ура!», которые тут же затихли. Лукия вся встрепенулась. Пулеметы били непрерывно. Девушке казалось, что она слышит, как свистят пули. Они роями вылетают из колокольни в голубую высь и смертельным свинцовым градом поражают далеко в поле красных бойцов. Может, в эту минуту... падает с коня Лаврин...
Бидон с керосином стоял в углу за дверью в обычном месте. Шальная пуля влетела в кухню, сухо щелкнула о стену. Лукия невольно присела, затем схватила бидон и выскочила из флигеля. Керосина много, трудно было тащить. Хотела переменить руку и с удивлением увидела, что пальцы крепко зажали какой-то предмет. Посмотрела -- спички. Даже не помнила, когда их взяла. Через пролаз в огороде попала в сад. По двору бежать боялась: можно на кого-нибудь наскочить. К колокольне подошла со стороны сада. Прижалась к холодной каменной стене и тут почувствовала, как бешено колотится сердце в груди. Стояла с разинутым ртом, хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег...
Невдалеке во дворе раздались чьи-то голоса. Лукия высунула из-за угла голову и увидела матушку Таисию с косоглазым. Они несли какие-то ящики. С колокольни им кто-то крикнул:
— Скорее! Скорее! Давай!
Лукия догадалась, что в ящиках патроны для пулеметов.
Железные выкрашенные в зеленый цвет двери колокольни были открыты. На скобе висел огромный, как чугунное ядро, замок. Лукия услышала над собой шаги косоглазого и матушки Таисии, которые спешили на колокольню. Деревянные ступени пронзительно скрипели. Скова кто-то сверху прокричал:
— Давай! Давай! Скорее!
Лукия опрокинула бидон. Керосин синеватым потоком разлился по ступеням. Пальцы дрожали, спички никак не зажигались. Но вот наконец затрепетал желтый язычок. Керосин тут же вспыхнул, пламя охватило деревянные ступени, побежало во все стороны. Лукия выскочила, закрыла за собой тяжелые двери колокольни и накинула на них замок...
За высокой оградой сада игуменьи Лукия притаилась в кустах и начала оттуда следить за тем, что происходит на широком дворе. Теперь она была удивительно спокойна. Словно невероятная тяжесть свалилась с ее плеч. Она ждала. Пулеметы на колокольне одновременно замолкли, наверху раздался полный отчаяния дикий крик. Зацокали копыта по камням, и Лукия увидела всадника в обыкновенном крестьянском зипуне с винтовкой наперевес. «Носюра!» — отпрянула девушка.
— Эй, пулеметы-ы! — свирепо крикнул бандит. Ему никто не ответил. Клубы дыма и огня вырывались из просветов колокольни. Всадник быстро повернул коня, исчез. И тогда за монастырскими воротами, где-то вдали, стал нарождаться раскатистый, как эхо, тысячеголосый крик. «Ура-а-а!» — долетело до Лукии.
«Ура-а!» — повторила она всем своим существом, хотя ни один звук не слетел с ее уст.
«Урра-а!..» — загремело совсем уже близко, чуть ли не у самых ворот. Бахнули винтовочные выстрелы. Двор наполнился белогвардейцами, которые, беспорядочно отстреливаясь, убегали из монастыря. Промелькнул на коне Кондрат Носюра. Винтовки у него уже не было. Он проскакал по двору даже не оглядываясь.
Из хаоса звуков вдруг вырвался звонкий детский голос. Лукия с ужасом увидела, что Иоська забрался на ограду и, размахивая руками, кричал:
— Бей белых! Бей бандитов! Урра-а!..
Какой-то офицер на ходу прицелился и выстрелил в мальчика. Пуля просвистела над головой Иоськи. Он растерялся и, вместо того чтобы скрыться за оградой, спрыгнул с нее вперед и оказался во дворе. Офицер оглянулся и снова поднял руку с револьвером, целясь в мальчика. Но в этот момент, прикрывая Иоську своим телом, с пронзительным криком бросилась к нему Лукия. Прозвучал выстрел, и пуля слегка царапнула Лукию по щеке. Красные, как сок калины, капельки крови потекли по лицу. Но Лукия не замечала этого. Пылающим взором вглядывалась она в тех, кто вступал во двор монастыря. Мимо нее бежали красноармейцы. Кто-то штыком срывал полотняную вывеску белогвардейского штаба. Пулеметчики подтаскивали тяжелый «максим» на громыхающих колесиках. Вдали затихала стрельба.