Защитник попытался взять под сомнение основной мотив обвинения: как, дескать, слабая женщина могла убить мужчину-сторожа, вооруженного ружьем? Но свидетели единогласно показали, что в тот вечер Яким Коваль был настолько пьян, что с ним мог справиться даже ребенок.
Среди присяжных заседателей были два купца, владелец типографии и директор местной гимназии. Они сразу насторожились, услышав свидетельские показания Супруна Кочубея, который рассказал суду, что в день убийства Явдоха Гопта бранила его мироедом. Вот как! Сегодня она называет Кочубея мироедом, а завтра будет требовать раздела земли...
Явдоха хорошо сознавала, в чем ее обвиняют. Вид огромного судебного зала, набитого народом, ошеломил ее. Просидев до суда семь месяцев в тюрьме, женщина была убеждена, что теперь уже ждать осталось недолго. Судьи скажут, что за украденное зерно Явдоха Гопта уже отсидела в тюрьме, а в убийстве она невиновна. И конечно же скоро отпустят ее в село, к маленькой Горпинке...
В ожидании такого справедливого приговора Явдоха провела на скамье подсудимых целых два дня спокойно и терпеливо. Женщине казалось лишь странным, что возле нее торчит солдат с ружьем. Ведь она никуда не собирается бежать!
Допрос свидетелей тянулся утомительно долго. Это даже наскучило Явдохе. Еще дольше говорили два барина.
Один из них все пугал ее каторжной работой, а другой, маленький, в очках, попрекал за темноту и необразованность и говорил, что судить такую, дескать, не за что...
Присяжные совещались недолго. Через час они вышли из комнаты и подали секретарю суда приговор. Суд присяжных признал Явдоху Гопту, вдову, тридцати лет от роду, православного вероисповедания, виновной в краже зерна из общественного амбара и в убийстве сторожа вышеуказанных амбаров Якима Коваля, а ее преступление — доказанным.. Явдоха Гопта была осуждена на десять лет каторжной тюрьмы.
Молодой граф Владимир Романович Скаржинский возвращался с неудачной охоты. Усталые кони опустили головы, изнуренные собаки повизгивали и еле плелись. Несколько поодаль от графа молча ехали конюх Петрович и розовощекий гайдук Сашка.
Трое всадников приблизились к селу. Граф хлестнул своего серого в яблоках жеребца и рысью выскочил на деревенскую площадь. Двое спутников поспешили за графом.
Небольшая площадь была запружена людьми. Все они шумно переговаривались, бранились, спорили. Слышен был громкий плач девочки.
Графский жеребец врезался в толпу. Люди расступились. Шум начал утихать.
— Что тут у вас? — крикнул граф, поворачиваясь в скрипучем седле и стараясь понять, чем так взбудоражен народ.
Кое-кто из крестьян снял фуражку. Все опять загалдели, оглушили графа криком. Ничего невозможно было разобрать в общем шуме толпы.
— Молчать! — крикнул граф. — Пускай кто-нибудь один говорит.
Тогда из толпы протиснулся вперед кряжистый человек с рыжей бородой. Сняв новый с лакированным козырьком картуз, рыжебородый сказал:
— Сход у нас, пан. Не знаем, что с ребенком делать...
— Какой ребенок? Толком говори.
— Извините, пан, вот он, этот ребенок...
Человек пропустил вперед женщину, которая держала за руку черноглазую девочку. Ей, наверное, не было еще и шести лет. Увидев незнакомого пана на коне, девочка испуганно зарылась лицом в подол набойчатой холщовой юбки своей спутницы и громко зарыдала.
— Да хватит уж тебе! — цыкнула бабка.
— Это она и есть — Горпинка, дочь вдовы Явдохи Гопты, — пояснил рыжебородый. — Такое дело вышло, что мать ее, Явдоху Гопту, значит, на каторжные работы засудили... Ну, а девочку мы отдали тут одной женщине. А теперь эта женщина взяла да и привела ребенка на сходку. «Не хочу, дескать, ее больше воспитывать, и все»... И никто теперь не хочет взять девочку к себе, хоть на улице, ей помирать. Оно, известно, в каждой семье своих ртов полно.
Граф оглянулся на своих спутников, посмотрел на притороченный к седлу Петровича пустой мешок. Улыбка змейкой скользнула по тонким губам графа. «Д-да, это будет оригинально... забавно...»
— На каторгу засудили, говоришь? — переспросил у рыжего.
— На десять лет, пан.
Граф тихо присвистнул.
— Это да, десять лет... Должно быть, уж не вернется...
И озорная, злая усмешка вновь зазмеилась у него на губах.
— Петрович, надо взять с собой, — кивнул он в сторону девочки. К графу возвращалось потерянное на неудачной охоте веселое настроение.
Петрович слез с коня. Это был немолодых лет человек, бритый, но с длинными пушистыми усищами. Он служил старшим конюхом в имении графа и вместе с гайдуками всегда сопровождал молодого Скаржинского в его выездах на охоту.
— Нет, нет, не так, Петрович, — остановил его граф, — Мы возьмем это создание в мешок.
Женщина, которая держала девочку, заголосила, но Петрович прикрикнул на нее, она стихла, послушно отрывая от своей юбки ребенка.
Девочка громко заплакала, стала биться в мощных руках. На подмогу Петровичу соскочил с коня гайдук Сашка. Плач стал заглушенным — девочка уже была в мешке.
— Не очень-то завязывайте, — усмехнулся граф, — задохнется!
— Позвольте же вас спросить, кто такие будете? — обратился из толпы рыжебородый человек.
Сашка сдвинул на затылок картуз с желтым верхом и горделиво кинул:
— Графа Владимира Романовича Скаржинского Не знаете? Эх, вы... мужичье!
Вскоре трое всадников с девочкой исчезли в густой туче дорожной пыли.