Лукия - Страница 4

Быстро, вечерело. Пошел дождь. Всадники пришпорили коней. Вдали замерцал свет. Скоро конские подковы зацокали по асфальтированной дорожке. Из-за темного парка вынырнул графский двухэтажный дом. В лужах, на мокром асфальте задрожали желтые огни, расплываясь жирными маслянистыми пятнами.

В доме грянул оркестр. Над ночным осенним парком поплыли плавные звуки вальса.

Молодой граф Скаржинский соскочил с коня.

— У матери бал — замечательно! Петрович, за мной!

Не переодеваясь, в высоких, выше колен, охотничьих сапогах, в желтой кожаной куртке, граф неожиданно появился в зале среди танцующих гостей. Оставляя на сверкающем паркете мокрые следы сапог, он подошел к матери, старой графине, поцеловал ее в щеку, по-военному лихо обернулся на каблуках и громко, на весь зал захохотал:

— А вот и я! Приветствую! Знаменитый охотник возвратился с охоты! Ха-ха-ха!..

Музыка умолкла, гости окружили молодого хозяина дома, старательные лакеи с щетками бросились вытирать за графом мокрые пятна на паркете. Зал огласился приветствиями, смехом, веселыми восклицаниями:

— Трофеи! Охотничьи трофеи! Требуем трофеев.

Граф смотрел На гостей смеющимися желтыми глазами, крепко сжав тонкие губы.

— Трофеи! — еще с большей запальчивостью требовали гости.

Бальные платья девушек создавали причудливый карнавал ярчайших красок и расцветок. Словно сотни мотыльков слетелись сюда, трепеща крылышками под ослепительным сиянием огней.

Граф вновь захохотал, заранее предвкушая, какое впечатление произведет сейчас его выдумка.

— Вы требуете от меня трофеев? Хорошо. Не будь я знаменитым охотником, если не покажу вам свою добычу.

— Это одно лишь обещание, — воскликнула какая-то барышня, — я требую не слов, а...

— Нет, это не только слова. Петрович!

Граф заложил в рот два пальца и пронзительно свистнул.

Старая графиня закрыла ладонями уши, барышни завизжали.

— Чудно! Чудно! Как разбойник с большой дороги, правда? — хохотал Скаржинский.

Графиня-мать укоризненно покачала головой:

— Пожалел бы мои уши!

Но гости привыкли к проделкам молодого хозяина, свойственным его широкой и самобытной натуре.

На графский свист в зал вошел Петрович. С его могучих плеч свисал мешок. Оттуда слышались какие-то странные, непонятные звуки. Тесным кольцом гости окружили графа, который взял у Петровича мешок и осторожно опустил на паркет.

— Ой, боже, — завизжала какая-то барышня, — там что-то живое!

— Живое!.. Шевелится! — зашумели присутствующие, с любопытством и страхом подступая ближе.

— Неужели... неужели волчонок?

— А может, медвежонок?

— Ну, медведей у нас нет... Это, вероятно, живой волчонок...

— Нет, не угадали! Никто не угадал! — обвел гостей веселыми глазами граф. — Никто не угадал! Вот мой трофей!

Он схватил мешок за углы и вытряс из него на пол грязную черноглазую девчурку.

Крики удивления сменились глубокой тишиной. И в этой тишине ясно было слышно, как всхлипывает ребенок. У девочки уже не было сил плакать. Она уперлась ручонками в пол и поднялась на ноги. Она вся дрожала. Белые зубы, похожие на зубки маленького мышонка, мелко стучали. Длинная, до пят, ситцевая юбочка была мокрая и грязная, а растрепанные черные волосы в беспорядке спадали на худые детские плечи.

Девчурка поднялась с пола и заслонила ладонями глаза. Она была ослеплена огнями бесчисленного множества свечей огромной люстры.

Девочка стояла на сверкающем паркете в центре зала среди роскошно одетых графских гостей. Шумные возгласы ошеломили ребенка, и она испуганно оглядывалась вокруг блестящими черными глазами. Вместо темного и мокрого мешка она вдруг увидела себя в озаренной золотыми огнями сказочной стране. Над нею был необозримый купол расписанного фресками потолка, откуда на толстой цепи свисала огромная люстра с неисчислимым количеством мерцающих свечей. Глубокий бирюзовый купол потолка уходил куда-то в полутемную высь, куда едва достигали даже огни танцевального зала. Вместо бородатых, заросших крестьян девочка увидела толпу господ в роскошных костюмах.

Может, это сон? Один из тех прекрасных колыбельных снов, какие девочка не раз видела на теплой печи под родной крышей? Может, вот сейчас у черноглазой растрепанной девчушки вырастут крылья за плечами, такие, как у белых гусей на лугу, и она медленно поднимется над головами этих сказочных людей, полетит все выше и выше, в глубину загадочного бирюзового купола.

Но крылья не вырастали. Ноги словно приросли к желтому блестящему паркету. Вот девочка видит старую барыню, всю в черном. Барыня ковыляет, опираясь на палку, все расступаются, давая ей дорогу. У нее крючковатый нос. Она наклоняется к девочке, точно хочет ее клюнуть ь лоб.

Ребенок, защищаясь, поднимает над собою ручонки, старая барыня приставляет к глазам какие-то прозрачные стеклышки, что-то бормочет. Люди в блестящей одежде показывают белые зубы, громко ржут, мотая головами, как слепая кобыла Белолобая.

Старая барыня склоняется к ребенку все ниже и ниже. И в ту минуту, когда она вот-вот уже должна была клюнуть ее в лоб, девочка изо всех сил хрипло закричала на весь зал:

— Мама!

Этот крик (словно в зале крикнул взятый из гнезда голодный грачонок) показался гостям графа очень забавным. Они наперебой начали пугать ребенка, делая страшные глаза, гримасничая и скаля зубы. Но девочка молчала. Она лишь озиралась вокруг с искаженным лицом, в то время как детское ее сердечко готово было разорваться от невыразимого ужаса.