Лукия - Страница 37

К оглавлению

37

Глава тридцать вторая
ВОЙНА! ВОЙНА!


Был жаркий летний день. В голубом небе ни облачка. Вялые, запыленные стояли вишневые сады. Даже кузнечики не верещали в траве. По опустевшим безлюдным улицам лишь изредка проезжала, скрипя, телега со снопами — начался своз хлеба с полей. С далеких озер до села доносились крики детворы. Жалобно скрипел журавль у колодца во дворе Носюры.

Лукия выбежала на двор к поросятам и вдруг увидела Лаврина, красного от жара, запыленного. Он молча прошел мимо девушки, озабоченный и чем-то встревоженный.

— Лаврин, что с тобой? — окликнула его Лукия.

Лаврин остановился, присел на порог и, сбросив картуз, вытер ладонью пот со лба.

— Лукия, — произнес он глухо, — война!

Девушка сперва не поняла. О какой войне говорит Лаврин, когда вокруг такая полуденная жара и тишина и синее небо похоже на глубокую голубую чашу.

— Война, — повторил Лаврин, — Только что повестка пришла из волости.

Лукия похолодела. Что-то недоброе было в голосе Лаврина, в его встревоженных глазах.

— Ничего, меня не возьмут. Мне льгота положена, я ведь один у матери...

Только теперь девушка поняла, что Лаврина могут призвать. Это было для нее страшнее всего. Вспомнился тихий вечер в поле, за околицей. Она сидела с Лаврином возле ветряка, и тогда было решено, что осенью они сыграют свадьбу.

Лаврин увидел, как побледнела Лукия. Он сделал усилие и улыбнулся:

— Глупенькая, не беспокойся. Говорю же, мне льгота положена.

Но девушка видела, что глаза Лаврина нисколько не улыбаются, что-то неведомое, ощетинившееся притаилось в них. И наконец она поняла — в серых глазах Лаврина был страх, обыкновенный страх за их общее счастье. Тогда Лукия бросилась к парню, обхватила его шею и забилась, как пойманная в сеть перепелка. Он обнял девушку, успокаивал, гладил по волосам и все говорил о льготе, которая непременно должна у него быть.

Но случилось совсем неожиданное: льготу получил не Лаврин, а курносый задиристый Максим, старший сын Кондрата Носюры. Лаврин только кулаки сжимал.

— Взятку дал, мироед, откупил своего сынка!

Через три дня толпа мобилизованных тронулась из Водного в волость. Женский плач стоял над селом. Печально голосила старушка Федора, провожая сына.

Лукия смотрела на Лаврина горячими сухими глазами. Невыносимая печаль жгла ей сердце.

Когда призывники проходили мимо поповского двора, из ворот вышел отец Сидор с крестом. Благословляя людей, он высоко поднял крест и громко произнес:

— Благословляю! За веру, царя и отечество! Снизошли, господи, победу над врагом!

Женщины крестились, подходили наспех целовать крест и снова пускались догонять своих родных — кто сына, кто мужа.

Толпа людей вышла за село. Лукия, спотыкаясь, шла рядом с Лаврином. У ветряка, за околицей, мужчины обнажили головы. Громче заголосили женщины. Наступила последняя минута прощания. Мужчины и юноши покидали село, оставляли матерей, жен. Кто знает, кому доведется вернуться домой.

Каждый долго всматривался в родное лицо, стараясь в эту последнюю минуту разлуки запечатлеть его навеки. Дети цеплялись за подолы матерей, размазывали ручонками слезы по лицу.

Лукия припала к груди Лаврина. Больше она не могла себя сдерживать и безумно зарыдала. Внезапно на колокольне зазвонили так, как звонят по покойнику. Тяжело упал первый звон, поплывший медным гулом. За ним второй, третий... Бом... бом... бом...

Люди удивленно спрашивали друг друга: кто же умер?

Но никто не слышал, чтобы в селе кто-либо умер.

— Лавринушка, плохая примета! — сказала упавшим голосом Лукия. — По покойнику звонят колокола...

Долго стояла осиротевшая толпа женщин и стариков за околицей. У каждого глаза были обращены к тем, кто уходил на войну. Уже далеко в степи чернели фигуры мобилизованных, а толпа за околицей все еще стояла, не расходилась. Тяжелые медные звуки срывались с колокольни и плыли над селом.

Из своего двора выскочил отец Сидор. Люди видели, как, подобрав полы рясы, он побежал к церкви.

Священник изо всех сил забарабанил по железным дверям церкви. Но они были закрыты изнутри. Звон не умолкал. Отец Сидор побежал вокруг церкви, задирая к колокольне голову и крича что было мочи. Тогда звон стих и в оконном проеме колокольни показалась голова пономаря Митрофана Кучмы. Он смотрел вниз, на священника, и тут отец Сидор вспомнил, что вчера вечером забыл забрать у Кучмы ключи от церкви.

— Что ты делаешь, Митрофан? — громко крикнул он.

— Звоню, батюшка, разве не слышите? — пьяным заплетающимся языком ответил с колокольни пономарь.

— Слезай сейчас же! — завизжал поп, — Слезай, говорю, сейчас же, никто не помер!..

— Зна... знаю, что не помер, — болтал пьяный Кучма, — это я по солдатикам звоню... Упокой, господи, их...

Он не договорил, его голова исчезла. Над Водным и его окрестностью вновь зазвучал печальный, медный гул колокола: бом... бом... бом...

Начали сбегаться люди. Вскоре пьяный пономарь сбился с ритма и воздух всколыхнула невообразимая какофония. Стая вспугнутых галок кружилась над колокольней. Вокруг церкви столпился народ. Между людьми сновал отец Сидор, не зная, что делать...

Кучма вскоре утомился, перестал звонить и тут же на колокольне заснул мертвецким сном.


Глава тридцать третья
ТРИ ПИСЬМА


Поддерживая друг друга под руку, Лукия и старушка Федора возвратились домой. Три курицы с красным петухом сиротливо бродили перед домом. На завалинке грелась кошка. Голодный поросенок хрюкал в сарае. Старуха Федора и Лукия присели на порог. Прибежали курицы, заглядывая им в руки. Горбом выгибая спину, лениво подошла кошка. Тихо охала старушка Федора. Пусто было без Лаврина на маленьком подворье. Невыразимое чувство тоскливого одиночества охватило Лукию.

37