Лукия - Страница 43

К оглавлению

43

Вдруг Лукия вскочила.

— Поп выдал! Поп выдал! — раздался ее дикий крик. Как безумная кидалась во все стороны, потом быстро оделась и метнулась к дверям.

— Куда ты? Лукия, ночь на дворе! Опомнись! — кинулась за ней старушка Федора.

Лукия рванула крючок на двери, выскочила в сени, а оттуда на двор. Буря сбивала ее с ног, метель залепляла глаза снегом, Девушка с растрепанными длинными волосами бежала улицей, увязала в снежных сугробах, падала, поднималась и снова бежала под бешеный посвист вьюги.

Неистово забарабанила она в дверь поповского дома. Отца Сидора разбудила испуганная служанка Хвеська. Он наскоро накинул на себя рясу и распорядился открыть дверь.

— Чего испугалась? Кто-то прибежал позвать причащать больного перед смертью, а ты...

Он не договорил и отшатнулся, увидев заснеженную Лукию.

— Свят, свят, свят! — осенил он ее торопливым широким крестом. Лукия стояла, схватившись рукой за сердце. Пурга забила ей дыхание.

— Лаврин... Лаврин...— наконец вырвалось у нее.

Отец Сидор понял.

— Что с ним? — спросил нарочно шепотом, махнув служанке рукой, чтобы вышла.

— Лав... Лаврина нашли!.. Казаки...

Отец Сидор внимательно посмотрел на девушку. Неужели она догадывается, в чем-то подозревает его, духовного отца?

— На все воля божья, — сказал безразличным тоном обыденные слова, к которым, видимо, привык, так же как к рассыпчатым коржикам, какие прекрасно умела печь матушка, как к борщу с жирным бараньим хвостиком.

Лукия сделала резкое движение, выпрямилась, качнула головой. Что-то необычное прочел отец Сидор в черных глазах девушки. Он неуверенно оглянулся на дверь, которая вела во внутренние комнаты, плотнее запахнул полы рясы.

— Вы его выдали! Вы! — вне себя закричала Лукия.

— Ты с ума сошла,—- рассердился поп. — Ночь на дворе, а ты нарушаешь покой своего духовного отца! Как ты посмела? Как у тебя язык повернулся сказать такое? Десница господня покарала грешника!..

Он обернулся и раздраженно крикнул:

— Хвеська, закрой за нею дверь! Иди спать, Лукия! Запомни: что бы ни делал господь бог, все к лучшему. Ни один волос не упадет с головы человека без воли божьей. Иди, бог с тобой!

Отец Сидор повернулся и вышел. Хвеська что-то спросила у Лукии, но та молча перешагнула порог. Тяжкое сомнение закралось в сердце девушки. Чувствовала, что поп врет. «А может... может, он и вправду ни в чем не виноват? Это же грех какой — подумать на батюшку, что он предал тайну исповеди...» Но та же самая мысль опять обожгла мозг: «Он, он предал... Он выдал... Поп...»

Брела улицей, натыкаясь на чужие ворота, а буря трепала распущенные волосы, швыряла в лицо мокрый колючий снег. В седой туче исступленной метелицы, в мутной снежной мгле неожиданно возникали перед девушкой химерные призраки. Из снежного сугроба вставал вдруг Лаврин — окровавленный, с руками, скрученными за спиной. Безумными глазами смотрел на Лукию, не узнавал ее. Вдруг девушке чудились за спиной окрики. И тогда, озираясь, она видела бегущего вслед за ней отца Сидора. Буря трепала его волосы, а он бежал и указывал на нее рукой:

— Это ты выдала Лаврина!..

Этот крик звучал отовсюду, он долетал сверху, он догонял, ом несся навстречу вместе с метелью, этот крик пронзительно высвистывала буря:

— Это ты выдала Лаврина!..

И ужаснее всего было то, что Лукия знала теперь, кто в действительности выдал Лаврина. Она сама! Во всем виновата только она. Она рассказала попу на исповеди про лачугу в лесу! Она выдала! Она!

Буря свистела, выла, и сквозь этот вой Лукия ясно слышала:

— Это ты выдала Лаврина! Это ты выдала...

Девушка остановилась, рванула рубаху на груди и крикнула изо всех сил, чтобы перекричать дикое завывание бури:

— Это я! Я выдала Лаврина!

Она упала в снег. Ветер, словно обрадовавшись тому, что одолел наконец свою жертву, бешено понесся улицей, вырывая из стрех пучки соломы, ударяя изо всех сил тугой грудью в закрытые ворота. Завихрилась, задула метелица, наметая высокий сугроб над Лукией. Но уже спешили люди, кто-то светил фонарем, и позади, стараясь не отставать, семенила по снегу старушка Федора.

Лукию нашли и внесли в дом. Она сидела на лавке, изнеможенная, растрепанная. И тут старушка Федора заметила, что у девушки то и дело дергается левая рука.

Старушка Федора испуганно перекрестиласы

— Лукия, что с тобой?

— Что, мама?

— Рука!

Буря ударила снегом в окно, завыла жалобно, как по умершему: у-у-у!.. У-у!..


Глава тридцать девятая
ОН


Девушку нельзя было узнать. Она стала молчаливой, суровой. Петь на клирос не ходила. Молча пряла в углу или сидела около окна, точно окаменелая. Лицо потемнело, почернело, глубоко запали глаза. Не могла ни вышивать, ни варить — левая рука то и дело подергивалась. Часто среди ночи, когда Лукия лежала, томимая бессонницей, она вдруг начинала мелко дрожать, клубок подкатывался к горлу, девушка разражалась то рыданиями, то страшным хохотом, и старуха Федора холодела от ужаса. Затем Лукию схватывали судороги, она металась, выгибалась дугой, билась головой о скамейку.

По селу пошла молва, что с девушкой что-то стряслось. Старушка Федора кинулась к ворожеям. Много работы выпало на долю знахарки бабки Секлеты. Допоздна сидела знахарка с клоком волос Лукии и восковой свечкой над миской воды. Воск, плавясь, медленно стекал каплями, выписывая круги на воде. Бабка Секлета внимательно всматривалась в миску, стараясь увидеть того, кто смущал Лукию.

Не смыкая глаз, возле знахарки сидела старушка Федора. Воск застывал в воде, но напрасно Секлета ждала там появления какого-то изображения. Огонек свечи трепетал, тени ложились длинными руками. Знахарка бормотала что-то невнятное. Старухе Федоре было страшно: избушка Секлеты стояла за околицей села, над оврагом, в котором скалили белые зубы лошадиные черепа. К тому же время было позднее, и сам облик знахарки — хитрой бабы — вызывал суеверный страх.

43